Галиуллин Наиль Фатыхович более 10 лет назад записал интервью с камазовцами.
Некоторое время назад Наиль Фатыхович передал эти рукописные тетради в Музей КАМАЗа.
Директор музея Литейного завода Бадертдинова Минзиля Биляловна перепечатала для вас эти уникальные материалы.
Перед вами интервью с Шурановым Рудольфом Васильевичем – секретарём партийного комитета КАМАЗа (1976-1978).
Интервью записано летом 2008 года.
Галиуллин Н.Ф.:
Давайте поговорим о формировании коллектива КАМАЗа, ведь оно было прерогативой целиком парткома, от него исходила и идеология…
Шуранов Р.В.:
Но при этом надо помнить и о другом.
Это только кажется, что партия только одна занималась формированием коллектива.
Да, она задавала алгоритм деятельности.
Об этом достаточно подробно изложил в своей книге «Формирование коллектива КАМАЗа» Родыгин Аркадий Андреевич.
И в ней говорится так, словно это целиком работа партийного комитета.
Но это же не так.
Есть администрация с его живой структурой, где представлены мастера и начальники участков, начальники и заместители начальники цехов, есть отделы кадров и т.д.
Есть функциональные заместители директора заводов и начальники управлений.
Одним словом – громадный штат.
Все они по своим функциям работали с людьми.
Вся повседневная деятельность лежала на них – они все работали над формированием коллектива.
Но я говорю об особой роли парткома КАМАЗа.
Я буду говорить о низовом – заводском звене.
Ну, и в какой-то степени коснусь и камазовского парткома….
Галиуллин Н.Ф.:
С каким опытом вы пришли на КАМАЗ? Что подвигло вас приехать на КАМАЗ?
Шуранов Р.В.:
До КАМАЗа у меня есть многое что сказать.
Я бы сказал – уникальный опыт – не в формировании коллектива, а вообще становления меня как производственника, специалиста, руководителя, вообще жизненного опыта – в тех областях, в которых я занимался до КАМАЗа.
И в нём есть просто уникальные моменты, которые могут пригодиться в любой области работы КАМАЗа.
После перевода меня с одного завода на другой – в Перми – там был замечательный опыт социалистического соревнования.
Тот опыт я привёз на РИЗ и мы все вместе внедрили его в своём коллективе.
И это было чрезвычайно эффективно.
И то, что соревнование – как форму участия коллектива в управлении производством – после перестройки заклевали совершенно неоправданно!
Тот, кто утверждал, что это плохо, свидетельствовало только об одном – эти люди не умели этот участок работы наладить.
При правильной постановке соревнования - отдача от него просто фантастическая.
И я это покажу на реальных примерах РИЗа.
Галиуллин Н.Ф.:
Но прежде, расскажите о том где вы родились.
Шуранов Р.В.:
Я родился в январе 1934 года в Горьковской области недалеко от Нижнего Новгорода – в посёлке Ударник.
Отец относился к интеллигенции, работал главным бухгалтером завода.
Мама не работала.
Мои деды и прадеды были крестьянами – по обеим линиям.
Они отличались крайней трудолюбивостью.
Скажем, дед по матери, который остался в моей памяти навсегда, во все времена года – хоть зимой, хоть летом вставал в 4 утра.
Спрашивается, что крестьянину делать в 4 утра зимой?
Он был замечательным столяром, мог даже по красному дереву делать многое.
Имел постоянные заказы от поселян: от табуретки и лавки для соседей до горки из красного дерева для районного начальства – всё делал мой дед.
В своё время мой дед Иван, о котором я сейчас говорю, пришёл в семью моей бабушки; вот от отца моей бабушки – своего тестя, то есть моего прадеда, он и выучился столярному делу.
Ну а летом мои бабушка с дедушкой целиком отдавались крестьянскому труду – дед был конюхом на колхозном скотном дворе, поскольку будучи участником первой мировой войны, получил ранение плеча, стал инвалидом, отчего левая рука не поднималась, пахать, орудовать вилами и косой не мог.
С раннего детства, с наступлением весны на всё лето меня отправляли в деревню – в семью деда.
Видел воочию весь крестьянский труд, просто так, без дела - болтаться по деревне мне не полагалось.
Дед был строгий.
И каждый день у меня было поручение что-то делать по хозяйству, помогать деду в конюшне, дрова заготовить, воду принести и т.д. в общем бездельничать не давал – у меня всегда были дела.
Безделье – дед считал большим грехом, а потому с четырёх утра и до темени он был при деле.
Дед по отцовской линии умер в 1922 году, это было время голода в Поволжье.
Хлеба в семье хватало до февраля.
Чтобы не умереть с голода, дед собрал лучший домашний скарб и поехал в соседний район поменять всё это на хлеб.
Выменял за скарб 3 мешка хлеба, на обратном пути домой его встретили грабители, хлеб отобрали, деда избили, а самого бросили в телегу.
Лошадь все 60 км пути без участия деда довезла до дома уже без сознания.
В деревне докторов не было, бабки лечили как могли, ему всё это не помогло и в мае он отошёл – скончался от побоев.
Так что, деда по отцу не видел, бабушка осталась с тремя детьми (старшему было 12 лет) одна, всех подняла, дала детям образование, в том числе и моему отцу, который всю жизнь проработал бухгалтером.
Последние годы бабушка прожила в отцовской семье вместе с нами.
Вот такая у меня родословная.
Так что влияние деда по материнской линии было на меня исключительное – особенно по отношению к труду…
И я конечно чрезвычайно благодарен деду Ивану Фёдоровичу – особенно!
Ту закалку, которую он мне дал – трудовую – она вот до сих пор сопровождает меня всю мою жизнь.
И труд для меня всю жизнь не был в тягость.
Ну и кроме этого он многому меня научил.
Конечно, крестьянский труд тяжёл, особенно в ту пору.
И к концу дня я как подбитый валился с ног и засыпал, не видя снов.
В семье деда, в его ауре, как бы сейчас сказали, я пробыл до самой его смерти в 1949 году, когда мне исполнилось 15 лет, т.е. в самый важный и для мальчонки и для юноши период, когда он вызревает как личность, как человек, приобретая те качества, которые потом – уже будучи взрослым, будут определять всю жизнь человека.
В семье же родителей – в течение учебного года – отца видеть пришлось мало – он всё время был на службе – работы много, людей не хватало, домой приходил ближе к 10 вечера.
А я всё время был с мамой.
… У деда были свои принципы в жизни, на которые он опирался, и которые были для него незыблемыми.
И он мне тоже внушил: « Какое бы дело ты не делал, руки не покладай», т.е. каким бы трудным оно не было, не опускай руки.
Вот это «руки не покладай» для меня по жизни были путеводными.
О них я вспоминал всегда, когда у меня что-либо не получалось, когда я встречался, как мне казалось, с неопределёнными препятствиями, трудностями.
Он много раз повторял при жизни, приговаривая: «Ты это запомни: когда берёшься за дело, оно всегда берётся за тебя» - это я его дословно цитирую.
«Лёгких дел не бывает».
Все эти слова я помню и по сию пору они в моём сердце, хотя и сказано это было мне году этак в 1943, прошло уже более 65 лет тому назад.
Так оно позже и оказалось, в любом начинаемом деле всегда что-то окажется неожиданным и непредвиденным.
И, как правило, добавлял: «Добивайся нужного результата!» - отступать от начатого дела запрещалось, какие бы препятствия перед тобой не стояли.
«Если ты взялся за дело, помни, что дело берётся за тебя», т.е. простых дел не бывает.
И я миллион раз в этом убеждался на практике.
Теперь мать моя, поскольку она была дочерью моего деда, получила такое же воспитание, она дома продолжала то, что говорил и делал при жизни дед.
Разночтений здесь не было.
Всё воспитание шло на деле.
Вот пример характерный.
В годы войны лекарств не было.
Когда кто-либо заболевал, лечили народными средствами - травами, кореньями, ягодами разными, особенно малиной.
И всё это в лесу, что недалеко от посёлка.
А сбор малины было моей обязанностью.
Мама будила меня в 4 утра, вручала мне в руки корзину, кусочек хлеба и бутылку воды и в лес по ягоды, пока не наполню корзину, а заполнялась она медленно, при этом прольёшь сто потов, будешь искусан комарами, слепнями, оводами и весь изморённый, исцарапанный, но с полной корзиной возвращаешься к вечеру с урожаем.
И так несколько раз за лето, пока не заготовишь и не засушишь ягод впрок на всю зиму, на целую семью. И я знал, что это моя задача, мой вклад в оздоровление семьи.
Так что воспитывали ответственность не словами, а конкретным делом.
Результат – бельевая корзина, заполненная лесной малиной.
Эта ответственность за любые дела, за которые я потом брался в жизни, всегда сопровождала меня.
Работать столько, сколько необходимо для меня никогда не было трудно.
Когда же мне встречались те, кто не могли справиться с делом, с которым они не справлялись по тем или иным причинам, я всегда удивлялся, и считал, также как и мой дед, что этот человек не взялся за дело по-настоящему.
Так что и сейчас, когда я завершил активную трудовую деятельность, могу подтвердить, что мои родители в этом отношении оказали на меня самое решающее значение, они научили меня добиваться достойных целей, чего всю жизнь я и делал, работая на заводе.
А на заводе я проработал 51 год и 5 месяцев.
Там где жил, там я и закончил школу.
В семье я был старшим ребёнком.
Учился неплохо, закончил 10-летку без троек.
Учился я так.
В 4 классе, помню, учительница провела эксперимент.
«Вы сегодня, - сказала она после одного из уроков, - заметьте, сколько времени вы будете делать уроки (домашнее задание), а завтра скажете, кто, сколько затратил времени на их подготовку».
На другой день она, среди других, спросила и меня.
Я ответил: «15 минут». (Смеётся!)
Если бы я посвящал домашним урокам времени больше, то можно было бы десятилетку закончить без четвёрок, я так думаю.
Но передо мною никто такую задачу не ставил, да и сам я об этом не задумывался, над душой никто не стоял.
За всё время учёбы отец в школе ни разу не был, а мать, наверное, раза два.
Плохо учиться было стыдно, да и в голову не приходило, чтобы в школу прийти с невыученным уроком.
Галиуллин Н.Ф.:
А какой след оставила школа в вашей жизни?
Шуранов Р.В.:
У нас были очень хорошие учителя.
Но двое из них были просто выдающимися, так я считаю и до сих пор.
Один из них – математик Николай Иванович Говядинов, а другой – физик Николай Николаевич Серебрянов.
Серебрянов - участник Великой Отечественной войны, он и на занятия ходил в кителе, боевой офицер.
Оба были для нас полнейшими авторитетами.
Чем они брали?
Н.И.Говядинов потрясал нас блестящим знанием математики.
Он приходил на уроки без единой бумажки (в школе он был завучем, от других там требовали, чтобы учитель приходил на каждое занятие с планом и т.д…)
В лучшем случае он доставал из правого внутреннего кармана задачник по геометрии или по алгебре.
Больше – ничего не приносил.
Любую тему излагал по памяти абсолютно без запинки, блестящим языком.
Язык его потрясал.
Он научил нас как самой математике так и словесности математической.
Говорил он отточено и изящно, на хорошем русском языке.
Он нам очень много дал.
Галиуллин Н.Ф.:
Школа имела какое-либо отношение к профессии, она подвела вас к своей будущей профессии?
Шуранов Р.В.:
Нет, не подвела…
А физик был директором школы и одновременно хорошим учителем, он был много старше математика, уже в годах.
Николай Николаевич Серебрянов никогда не повышал на нас голоса, не говоря уже о том, чтобы кричать на учеников, очень уважительно относился ко всем.
Нам была близка его манера преподавания.
Ну, всё у него получалось легко, его объяснения всегда сопровождались шутками, а самые сложные темы легко воспринимались детским сознанием, всё это нам нравилось, мы любили его и внимание на уроке было целиком поглощено открываемыми перед нами тайнами физики.
О том, чтобы отвлекаться на что-либо другое на его уроках не могло быть и речи…
Как я уже сказал, школу я закончил без троек, уехал в Горький поступать в институт инженеров водного транспорта (ГИИВТ).
Это было моей голубой мечтой с детства.
Откуда это во мне?
Объяснить не могу, хотя и посёлок наш и стоял на Ветлуге, приток Волги.
Но с детства я делал кораблики с парусами из коры дерева или из какой-либо доски.
А с наступлением весны для моих поделок начиналась навигация.
Чрезвычайно я это любил.
Эти бесконечные детские увлечения оформились к моменту окончания десятилетки в устойчивый интерес к тому, где корабли (водной инженерии).
При поступлении в институт конкурс был семь человек на место; на выбранную специальность требовалось сдать шесть экзаменов.
Из них только сочинение сдал на четвёрку, по остальным получил 5.
Хорошо помню те вступительные экзамены, но особенно математику.
Вытащил билет, прочитал вопросы, было всё ясно, спрашиваю экзаменатора: «Разрешите отвечать?».
Он мне: «А вы, молодой человек, не торопитесь, посидите, подумайте».
Я не стал настаивать, посидел минут 15, что-то там начертил и вновь обращаюсь: «Разрешите отвечать?».
«Хорошо, - говорит, - раз настаиваете…»
Всё ответил, потом он задал мне массу вопросов – ответил я и на них.
Причём вопросы были разные по темам от 8 до 10 классов.
И тут я заметил, что отвечаю на вопросы точным языком Николая Николаевича Говядинова.
В конце экзаменатор спрашивает, какую школу вы закончили молодой человек?
Ну, думаю, сейчас влепит мне двойку.
Я назвал…
И тут он говорит: «Вы делаете честь вашей школе, я вам ставлю пятёрку с большим удовольствием».
Вот так Николай Николаевич Говядинов, мой учитель математики средней школы посёлка Ударник, сам того не ведая, получил высшую похвалу моего институтского экзаменатора. А вместе с этой оценкой я испытывал бесконечную благодарность своему любимому учителю математики Николаю Николаевичу Говядинову…
И факультет я выбрал механический, а специальность «Технология корабельного машиностроения, станки и инструмент».
Институт имел военную кафедру, выпускникам присваивали ещё офицерское звание помимо основной специальности «Инженер - механик по судовым установкам» и инженер-лейтенант военно-морского флота СССР.
Военная кафедра была мощная, мы досконально изучили устройство военного корабля со всеми видами вооружения, которыми он комплектовался.
Причём всё это я знал даже лучше, чем гражданские суда.
Почему?
Потому что на кафедре военной было великолепное оснащение лаборатории, в них были представлены все виды натуральных вооружений военных кораблей – пушки, торпеды, мины и т.д.
Нас учили и штурманскому делу, хотя нас и выпускали по специальности БУ-5 – это означало «Боевая часть №5», поскольку корабль делится на боевые части: 1 – штурманская часть, 2- артиллерийская часть и т.д. до БЧ-5, т.е. электро-механическая боевая часть корабля.
В 1956 году состоялся выпуск.
Галиуллин Н.Ф.:
Что Вам дал институт?
Шуранов Р.В.:
Институт дал отличную базовую инженерную подготовку на основе фундаментальных наук – высшей математики, физики, теоретической механики, сопромат, металловеденье и, конечно, специальные предметы технологии машиностроения вообще и корабельного в частности по всем его составным частям.
Поэтому, когда я пришёл на завод, то по теоретическим вопросам своей специальности мог заткнуть за пояс кого угодно – и рабочего, и инженера, и мастера – знания были очень добротные.
Галиуллин Н.Ф.:
А в человеческом смысле?
Шуранов Р.В.:
Институт всё-таки дал меньше, чем школа.
Поэтому вернусь к ней.
Уже в 8-9 классе меня избрали секретарём комсомольской организации школы.
Дисциплина в школе держалась строгая.
Это выражалось и в том, что нам запрещалось болтаться на улице по вечерам.
В посёлке было два клуба.
Вход в них в вечернее время нам запрещалось, потому что считалось, что туда ходит взрослая работающая молодёжь, и они на нас могут плохо влиять.
Если и ходили, то в определённое время и только всем классом на торжественные праздники.
Вся внеклассная работа проходила только в школе.
Когда меня избрали комсоргом школы, девчонки перед первой же субботой стали приходить ко мне и требовать – иди к директору и проси на субботу, чтобы нам разрешили провести танцевальный вечер, а это разрешение действительно давал только директор школы и никто другой в школе такого права не имел.
После многочисленных надоеданий я иду к директору школы и прошу у него разрешения нам провести танцы в эту субботу.
«Хорошо, - говорит он, - но, сколько ваших комсомольцев в классе двоек и троек получили за эти недели?».
Когда я пришёл к нему в первый раз, я этого конечно не знал.
Он мне и говорит: «Это как же так, комсорг не знает пофамильно двоечников? Когда узнаешь, тогда и поговорим».
Прихожу в учительскую, выбираю из классных журналов двоечников, по каким предметам, в каких классах.
Вновь прихожу к директору, раскладываю ситуацию.
А в ответ слышу: «Ну, какие могут быть танцы, когда у твоих комсомольцев есть двоечники? Неужели у тебя и твоих комсомольцев в душе кошки не скребут!».
«Нет, - продолжает директор. – При такой ситуации с успеваемостью, танцевать вам было бы кощунственно! Вот ученик получил двойку, а он будет на танцах прыгать! Иди, разберись».
Начинаю разбираться, почему двойки.
Опять к директору: «Николай Николаевич, - говорю, - разобрался, обещали исправить!». «Ну, хорошо! Исправят, тогда и поговорим!».
Я опять остался с носом.
Общественности объявляю: вот тот, тот и тот двойки получили.
Директор считает, что он не может веселиться и получать удовольствие от танцев с двойками, потому что у него на душе кошки скребут.
Честное слово, не выдумываю, а говорю правду.
Теперь были такие, которые сами исправить двойки не могли, так что я сделал – организовал им помощь, закрепил за ними более сильных учеников.
Одним словом, брали на буксир и общими усилиями избавлялись от двоек.
Таким образом, мы зарабатывали право провести в субботу танцевальный вечер в школе…
Конечно, всё это было забавно, но интересно.
Мы учились быть ответственными за свои поступки, думать об интересе других и коллектива в целом!
Так со школьной скамьи формировались наши личности, характер, которые конечно же потом проявлялись во взрослой жизни…
А отвечая за свою комсомольскую организацию, я не мог позволить себе плохо учиться.
Да и директор таким образом ненавязчиво, тонко подталкивал начинающего комсорга к содержательным действиям, учил работать и с классом, и с конкретными ребятами, разбираться в ситуациях, находить правильные решения.
Вот и ещё один пример из школьной жизни.
Территория средней школы, куда мы пришли учиться после начальной, не была озеленена после сдачи её строителями.
Приглашает меня как-то директор к себе в кабинет и говорит: «Послушай-ка, Рудик, ты обратил внимание, территория-то школы у нас голая. Ты как считаешь, можно ли её озеленить?».
Пожалуй, говорю, вы правы.
А сам не могу догадаться к чему клонит директор.
Николай Николаевич продолжает: «А не смогла бы комсомольская организация взяться за это дело?».
Отвечаю ему, что мы не обсуждали этот вопрос, да и у меня такой мысли не было, так сразу поручиться за всех не могу.
«Так ты собери своих комсомольцев, обсуди с ними».
А что значит озеленить всю территорию? Для этого надо было определиться, а чем озеленять, какие деревья и кустарники сажать, и где сажать.
Сходить в лес с лопатами выкопать саженцы, принести, а это было примерно в трёх километрах от школы.
Большая работа, очень большая.
Легко сказать…
Я собрал собрание, вынес это на обсуждение.
Что тут было, долго рассказывать.
Многие не хотели…
Однако в ходе обсуждения их становилось всё меньше и меньше, и когда поставили на голосование, большинством голосов решения были однозначны – территорию школы озеленить.
И как итог, в течение осени всю территорию школы мы общими усилиями озеленили…
Много лет спустя, после окончания школы и института, уже работая на заводе, я приезжал в посёлок к родителям в отпуск и обязательно заходил в школу.
Какую же радость доставляла мне эта встреча с родной школой, который был окружён шумящей листвой посаженных нами десятков деревьев и кустарников, посаженных твоими руками и руками твоих одноклассников.
Потом к этим посадкам прибавились цветники и многое другое, сделанное уже другим поколением учеников и учителей.
И всё это было дело рук тех, кто в ней учил и учился – весной и осенью каждое насаждение заботливо охранялось и выхаживалось, в этом проявлялась замечательная преемственность!
В связи с этим, что хотел бы упомянуть.
Недавно на прогулке иду по территории школы №31.
Смотрю, рабочий день на территории школы никого нет.
И лишь одна средних лет женщина, в халате, с заступом, окапывает какой-то кустарник.
Одна на всём участке, а участок большой, да и вся территория не обихожена, к ней давно не прикладывались заботливые руки, а ведь после сдачи школы она очень долго радовала глаз любого, кто заходил на её территорию…
Я не утерпел, подхожу к этой женщине, представился и извинившись спрашиваю её: Вы кто?
«Учительница», - отвечает она.
«Но почему, - спрашиваю, - это делаете вы, а не ученики?».
«Нет, - говорит, - и они работают. Мы их от уроков освобождаем, и они трудятся».
Конечно меня это удивило: всю подобную работу мы делали за пределами уроков, упаси бог за счёт уроков, это никому и в голову не приходило.
Я рассказал ей всё, что мы – ученики делали в своей школе.
«Ну что вы, - говорит она в ответ услышанному, - сейчас в школе никого не заставишь делать».
Слово за слово она в конце сказала мне «Потерянное поколение сейчас в школе, успеваемость невысокая, тройки».
Но я возвращаюсь к школе той поры и со всей ответственностью подтверждаю, наш директор школы нам никаких прямых указаний не давал, прямым организатором не выступал, всё делали мы сами, хотя и согласовывали с ним, что собираемся делать, начиная от плана разметки, где какие деревья и кусты сажать, изготовление и вбивание колышек, подноса посадочного материала, самой посадки и т.д.
Всё решали мы – старшеклассники – здесь посадим берёзки и липы, там рябину и сирень, а здесь ели…
Было столько споров.
Но когда приходили к единству тогда принимались к самой посадке.
Это было для всех нас хорошей школой.
Кстати на танцах и в художественной самодеятельности тогда оркестров школьных не было.
Хорошо, если патефон или баян.
Я сам играл на баяне, причём научился этому от соседа по дому, играл на слух на танцах.
Я очень любил баян, очень добродушный сосед одалживал.
Иной раз приводил старика с баяном…
Под мой аккомпанемент пела Татьяна Аркадьевна, моя одноклассница, ставшая впоследствии моей женой (мы с ней вместе учились с 7 класса).
У неё был очень приятный голос.
Очень приятный…
Продолжение следует …
